Мир Европы – секулярен. Это – мир без религии. Путь к нему был долгим. Историю атеизма можно начать с античности. Но для наших целей достаточно назвать Вольтера – человека, чье остроумие делает веру дурным тоном. «Ах, Глупость, Франции сестра родная! – восклицает он в «Орлеанской девственнице», – Должны лишь в ад и папу верить мы и повторять, не думая, псалмы!». XVIII век, смеясь, говорит христианству: прощай!
А исламу? Ислам тогда не актуален. Критикуй Вольтер ислам, он был бы похож на «храброго» русского из анекдота. «У нас в США, – говорит американец, – любой может выйти к Белому дому, крикнуть «Никсон дурак!» и ему ничего не будет». – «Подумаешь, – отвечает русский, – я тоже могу крикнуть «Никсон дурак!» на Красной площади».
Теперь критика ислама актуальна и небезопасна, а значит, с чистой совестью можно за нее взяться.
Два способа писать закон
Все народы переживают кодификацию обычного права, но по-разному. У одних законодатель действует волей народа, у других – волей богов.
Тит Ливий, римлянин, автор «Истории Рима от основания города», описывает, как были созданы законы двенадцати таблиц. На 302 году от основания Рима народ избирает децемвиров, десять мужей, которым поручает закрепить обычай в письменном законе. Это – важная, но людская работа, для нее даже не нужно святости. Дело в том, что карьера децемвиров заканчивается скандалом. Один из них, Аппий Клавдий, возжелал девицу Виргинию. Отец не в силах защитить дочь от позора, убивает ее. Народ гонит децемвиров прочь, а Аппия заключает в тюрьму. Но законы двенадцати таблиц соблюдает, более того – уважает.
В этой истории есть по крайней мере два важных момента: в кодификации права по-римски закон отделен от личности законодателя (порочность Аппия не бросает тень на закон, поскольку в конечном счете закон выражает не волю Аппия, а обычай народа), а сам процесс вписан в историю.
Ветхий Завет и Коран тоже описывают кодификацию, но там нет законотворцев, а есть пророки, которые возвещают народу закон как божье слово. В этой версии закон не обычай народа, а нечто извечное, совечное богу, что лишь даруется народу. То, что закон существует до человека (извечно в уме бога), ставит блок на его изменение. Беда в том, что любой кодекс – лишь обычай своего часа. Поэтому имеет свойство устаревать.
Трудно сказать, почему закон по-римски и по-семитски пишут по-разному. Маркс, вероятно, обратил бы внимание на разницу хозяйственных укладов мелких земледельцев (римляне) и пастушеских племен (семиты). Нам достаточно выявить разницу и заметить: неподвижность закона по-семитски помогает сохранению племени, но не его развитию.
Ислам как закон племени
Коран, в сущности, гражданский кодекс. Да, в сурах правовые нормы перемежаются стихами: «О люди! Поклоняйтесь вашему Господу, который сотворил вас и тех, кто был до вас, – быть может, вы устрашитесь». Устрашитесь чего? Нарушать закон. Страх божий компенсирует неполноту контроля людей: государство не может отследить все.
Что регулирует Коран? Приведу пару примеров.
Сура 2, стих 282: «О те, которые уверовали! Если вы заключаете договор о долге на определенный срок, то записывайте его, и пусть писец записывает его справедливо. В свидетели позовите двух мужчин. Если не будет двух мужчин, то одного мужчину и двух женщин… и если одна из них ошибется, то другая напомнит ей». Здесь рациональная норма «записывайте договор о долге» получает силу через отсылку к богу: страх божий повышает шансы на то, что писец запишет справедливо, а свидетели будут честны. Страх божий особенно важен, если кто-то из сторон не грамотен: как иначе избежать обмана?
Сура 2, стих 228: «Разведенные женщины должны выжидать в течение трех менструаций. Не дозволено им скрывать то, что сотворил Аллах в их утробах». Тем самым защищено право отца на потомство, в патриархальных обществах ребенок – собственность отца. Но стих 241 защищает уже права жен: «Разведенных жен полагается обеспечивать разумным образом». Коран ищет баланс интересов двух сторон и примечательно то, что Коран не полагает брак вечным – т. е. исходит скорее из правды жизни, чем из идеала.
Последний пример. Сура 4, стих 7: «Мужчинам принадлежит доля из того, что оставили родители и ближайшие родственники, и женщинам принадлежит доля из того, что оставили родители и ближайшие родственники». Стих 11 уточняет: «Мужчине достается доля, равная доле двух женщин». Женщина наследует родителям. Эта норма – образец эгалитарности своего времени. Вспомним майорат в Европе, когда все отходит старшему мужчине в роду.
Сегодня словосочетание «законы шариата» внушают ужас европейцу. Но они не более ужасны, чем Ярославова Правда. Просто не все, что написано в VII веке, актуально в XXI.
Ислам и вольнодумство в империи
Коран чужд пацифизму, но в VII веке пацифизм не в моде. В то же время воинственность Корана конкретно исторична, выражает борьбу Мухаммеда за Аравийский полуостров. Сура 2, стих 191: «Убивайте их (многобожников), где бы вы их ни встретили, и изгоняйте их оттуда, откуда они вас изгнали». Кажется, вот оправдание терактам: встретил многобожника – убил. Но дальше стих уточняет: «Не сражайтесь с ними у Заповедной мечети, пока они не станут сражаться с вами в ней». Заповедная мечеть, Кааба в Мекке, вводит в стих реалии борьбы VII века: Мухаммед воюет с многобожниками за контроль над Меккой, ранее он был вынужден оставить Мекку и перейти в Медину. Как это часто бывает, свои вызывают больше ненависти: бывшие сограждане Мухаммеда должны быть убиты, если, конечно, они не покорятся – «если они прекратят (сопротивление. – Ред.), так как Аллах – Прощающий, Милосердный». Пока далекие христиане и иудеи предоставлены своей судьбе, воле Аллаха – «Они получат то, что заслужили, а вы получите то, что вы заслужили, и вы не будете спрошены о том, что они совершали» (сура 2, стих 134, 141).
Парадокс: дни побед склоняют к миру, дни поражений – к войне.
Арабы, завоевав у Восточной Римской империи (Византии. – Ред.), весь Ближний Восток создают одну из самых светских, свободных культур своего времени. Конечно, Коран имеет большое значение, но он сосуществует с другими формами культуры – наукой, философией, литературой. Принцип этого сосуществования выражает философ Ибн-Рушд (на латыни, Аверроэс. – Ред.): существует три вида знания – доказательное (для ученых), софистическое (для богословов), сказочное (для народа). Это деление соответствует практике. Большинство, или народ, верит в Коран как в догму. Меньшинство, богословы и ученые, упражняют свой ум. У богословов упражнения софистические, они играют цитатами из Корана – например, если Аллах не антропоморфен, как ему могут быть присущи людские качества (милосердие, прощение). А философы работают с категориями, строят образ мира из понятий – материя, форма, движение, цель. Картины мира у всех троих могут различаться, но один не навязывает свою картину мира другому: философ думает, что мир вечен, но не опровергает богослова, говорящего народу: мир сотворен. Как видим, свобода тут элитарна – философы имеют право на свободу внутри своей касты. Но это то, чего так не хватало интеллектуалам в Европе. Простой пример – ученый аль-Бируни выдвигает гипотезу «Земля обращается вокруг Солнца», но в застенки «полиции мысли», в отличие от Бруно и Галилея, не попадает.
Уже в X веке у арабов есть то, что можно назвать возрожденческой тенденцией: закон, мораль становятся человеческим делом. Поэта аль-Маарри часто называют атеистом, но точнее: он различает порядочность и религиозное ханжество. «Вот прощенья взыскав, – пишет поэт, – человек многогрешный и слабый носит крест на груди иль целует устои Каабы. Разве скину я в Мекке невежества душный покров средь паломников многих из разноязыких краев». То есть: хочешь быть добрым, умным, работай над собой, а не клянчи это в дар у Бога.
Ислам как идеология национального освобождения
Коран в тенденции мог бы занять одну из ниш в культуре, как Библия в секулярной Европе. Но изменилась жизнь, победы уступили поражениям.
В годы поражений нужно нечто, что скрепило бы разъединенный народ: некий код, по которому араб узнал бы араба. Этим кодом становится Коран. Рост влияния религии как связующего начала в трудные времена не новость: особая роль церкви в Испании задана Реконкистой, войной с арабами за Пиренейский полуостров в VIII-XV веках, особая роль иудаизма – мечтой евреев о своем государстве. Арабы, сначала попавшие под власть турок (XVI век), а потом разъединенные европейцами на протектораты (конференция в Сан-Ремо, 1920-й), как евреи, мечтают о возрождении своего государства, халифата. Как сказал один имам из Барселоны: «Халифат… Мы мечтаем о нем, как евреи мечтали о Сионе».
В кризис вольнодумство сходит со сцены, нет социальной базы, условий для философии и науки. Зато ислам возрождается в былой мощи: если раньше, во времена Мухаммеда, ислам служил Конкисте (завоеванию чужих земель. – Ред.), то теперь его цель – Реконкиста, возвращение своего. Так, ислам становится идеологией национального освобождения.
Вместе с тем ислам распадается на т. н. традиционный и революционный, или ислам власти и ислам униженного народа. Вот ислам саудовских правителей: при всем внешнем антураже он давно уже коммерческое предприятие. Журналист Рутвен в статье для The New York Review of Books пишет: самый большой отель в мире в Мекке, в нем 70 ресторанов и 10 000 спален. Эту роскошь критикует ИГИЛ.
Перспективы: ислам – идеология угнетенных?
Ислам организует национальное освобождение еще в первой половине XX века, в этом качестве он даже получает поддержку левых. Однако не выходит за границы арабской культуры: в Европе своя революционная идеология, коммунизм. Более того, в самом арабском мире ислам уступает «арабскому социализму» – так, в Египте «Братья мусульмане» проигрывают Насеру. Но теперь все по-иному: в Европе место революционной идеологии вакантно, ждет желающих. Вопрос в том, готов ли ислам его занять.
