В 1970-х – 1980-х Лев Рубинштейн, не опубликовавший в СССР ни строчки, был одним из лидеров московского культурного андеграунда. Его произведения обычно относили к поэзии, хотя они не соответствовали ни одному жанровому определению. В 2000-е Рубинштейн перешел к более традиционным прозаическим жанрам – эссеистике и публицистике. Он — один из наиболее ярких российских колумнистов демократического направления. Лауреат литературной премии «НОС», а также премии Андрея Белого.
В марте 2013 года участвовал в серии одиночных пикетов за освобождение участниц Pussy Riot. Участник конгресса «Украина – Россия: диалог», прошедшего 24-25 апреля 2014 года в Киеве. 6 июля 2014-го и в феврале 2015-го подписал письмо президенту России Владимиру Путину в поддержку Надежды Савченко. В сентябре прошлого года присоединился к заявлению с требованием «прекратить агрессивную авантюру: вывести с территории Украины российские войска и прекратить пропагандистскую, материальную и военную поддержку сепаратистов на Юго-Востоке Украины».
Politeka: Лев Семенович, 6 мая россияне вновь пришли на Болотную площадь Москвы. Акция оппозиции опять закончилась задержаниями. Чем, на Ваш взгляд, отличается Болотная-2015 от протестов 2013 и 2014 гг.? Лидера оппозиции теперь в прямом смысле слышит меньшая аудитория, чем год назад – Навальный занесен в черный список для СМИ, его партии отказано в регистрации, а сам он – фигурант уголовного расследования. Изменились ли настроения людей, выходящих на площадь?
Л. Рубинштейн: Настроения в целом не изменились. Разве что стали более отчаянными. Появилось ощущение некоторой обреченности. А это, разумеется, сильно влияет и на количественный фактор. Сейчас, в общем, приходят те, кто готов к репрессиям. А таких никогда не бывает много.
Politeka: Со стороны кажется, что в России в последнее время все движется в сторону абсурда. Появились масса верующих с оскорбленными чувствами, фобии и агрессивное отношение к инакомыслящим, «имперский синдром» и портреты Сталина – все это происходит настолько стремительно, что тяжело представить, что ждет страну и людей, скажем, через год. Каковы, на Ваш взгляд, причины российского алогизма, отчего сбита система координат?
Л. Рубинштейн: Это кажется не только «со стороны». Изнутри это тоже кажется. То есть даже не кажется, а это так и есть. Что касается «имперского синдрома», то он никогда никуда не девался. Были времена, когда этот синдром отправляли в подвал или на чердак, то есть в подсознание, откуда он всплывал при благоприятных для него обстоятельствах. Вакуум и катастрофический дефицит объединяющих позитивных идей является причиной торжества идей негативных. Для общества, не усвоившего уроки современного мира, необходимо чувство внешней или внутренней опасности. Отсюда и мнительность, и обидчивость, и подозрительность, и изумляющее цивилизованных людей мифотворчество.
Politeka: Буквально на днях Вы написали на своей странице в Facebook, что интервью мотоциклиста Залдостанова белорусскому ТВ-каналу – это опередившая свое время грамматическая норма. В начале года случился запрет постановки «Тангейзер». Буквально на днях из «Мастера и Маргариты» Бортко вырезали часть знаменитой сцены с Берлиозом. Можно ли говорить о том, что в России идет война с образованностью, культурой?
Л. Рубинштейн: Разумеется, это так. Именно поэтому я считаю, что в наши дни именно культура становится основным полем битвы между архаикой и современностью. Кстати, примерно так же было и в годы советской власти.
Politeka: И еще немного о цензуре. Наибольшего эффекта она достигает в закрытом обществе, Россия же – слава богу – пока таковым не является. Тем не менее основная электоральная часть аудитории – телевизионная, и то, чего не показали по телевизору, для нее не существует. И наоборот. То есть цензура и неэффективна, и достигает своей цели одновременно. Есть ли у Вас ощущение, что цензура в России достигла своей кульминации, либо же стоит ждать новых ее проявлений?
Л. Рубинштейн: Мы все-таки живем в иной технологической и информационной ситуации, чем, скажем, в советское время. Но даже тогда существовали альтернативные формы информационной, культурной, художественной жизни. Телевидение – это действительно мощнейший механизм воздействия. Но тут-то и проверяется готовность и человека, и общества к сопротивлению.
По-настоящему независимых и устойчивых к массированным пропагандистским атакам людей во все времена было немного. Но они всегда были и есть. И никакая цензура никогда не могла остановить свободную мысль и свободную художественную волю.
Politeka: О пропаганде. Почему власть использует настолько примитивные, топорные методы? Может ли это быть сознательным отношением к своему народу (той его телевизионной электоральной части, о которой мы уже говорили), не слишком критичному по отношению к действительности?
Л. Рубинштейн: Тут причин несколько. Во-первых, власть, судя по всему, действительно не очень высокого мнения относительно интеллектуального и критического уровня своей целевой аудитории. Во-вторых, те, кто осуществляет эту пропагандистскую стратегию и практику, и сами, прямо скажем, не большие спинозы. К тому же – они в массе своей ленивые и циничные халтурщики. В-третьих, давно известно, — еще со времен Третьего рейха, — что, чем ложь фантастичнее и при этом примитивнее и грубее, тем она убедительнее. По крайней мере, для тех слоев населения, кому она адресована.
Politeka: Сейчас говорят о системе, о Путине и его роли в происходящем в России, в Украине, да и в мире в целом. Но ведь и народ не остается безучастным. Только в Путине ли дело, в его воздействии?
Л. Рубинштейн: Путин, по-моему, – не причина болезни. Он и сам ее симптом. При другом состоянии общества никакого Путина даже близко бы не было. Единственное, в чем состоит его «заслуга» — это в умении нажимать на кнопки, включающие массовую ненависть, заменяющую энтузиазм.
Politeka: Больше года в Украине идет война. Ее последствия – как экономические, так и гуманитарные – обе наши страны будут ощущать на себе еще очень долго. Если попытаться проанализировать происходящее и заглянуть в будущее, как, на Ваш взгляд, сложатся отношения россиян и украинцев в дальнейшем?
Л. Рубинштейн: Меня по понятным причинам больше волнуют и задевают гуманитарные проблемы. Мы являемся свидетелями (да и косвенными участниками) не только реальной войны, но и войны символической, можно даже сказать – семиотической, в которой, например, цвета украинского флага воспринимаются некоторыми как прямая угроза целостности сложившейся картины мира, как агрессия. Семиотическая война не убивает людей в буквальном смысле, но убивает человеческое в человеке, подменяя знаком, символом, сигналом формальную логику, причинно-следственные связи, чувственный и социальный опыт и непосредственное восприятие жизни. Она превращает человека в нечто вроде павловской собаки, реагирующей (позитивно или негативно) на световые или звуковые сигналы. А это и есть гуманитарная катастрофа.
А вот чего я всегда стараюсь избегать, так это «заглядывания в будущее». Не потому что это страшно, а потому что это заведомо непредсказуемо. Может случиться все, что угодно – от самого мрачного до самого позитивного. В общем, «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».
И я это знаю точно – я давно живу в той стране, в которой я живу. А поэтому я настроен пессимистически и оптимистически одновременно.
Но я это не к тому, что надо сидеть и ждать. Нет, надо упорно что-то делать. Кто что умеет. И разговаривать, конечно. Вот, примерно, как мы с вами сейчас.
