Блогер Руслан Уралов рассказал об изнанке больничной жизни
– Это вы тут орёте?
– Я ору.
– А чего орёте?
– Больно мне вставать и садиться, вот и ору.
– А потерпеть не можете?
– Терплю молча то, что можно терпеть молча, что можно терпеть с криком, терплю с криком.
– Но здесь же вы не один, больные пугаются, персонал.
– Это недолго: крик – поднялся, крик – присел. Два дня я без перевязки с обезболивающим, вы бы все выходные прорыдали без остановки, а я ору, лишь когда поднимаюсь или сажусь.
– Мы не обязаны вас перевязывать, это должны делать медсёстры из хирургии.
– Значит не должны, если не пришли и не перевязали.
– А почему это не пришли?
– Потому что хотят, чтобы я тут у вас орал.
В пятницу в этой палате лежали шесть пациентов. Трое были лежачими, двое ходили под себя в памперсы, у третьего хватало сил взгромоздиться на стульчак, под которым стояло ведро. Струя мощно била в пластик, падало с чавканьем. Но это же естественные запахи.
Деду с длинными седыми усами памперсы меняла дочь, ночевавшая тут же в больнице. За дедом с белой бородой ухаживала нанятая его внучкой санитарка.
Мужика со стульчаком выписали вчера утром, а усатый дед умер днём. После обеда у него начались сбои в дыхании. Испуганная дочь отправилась искать доктора, потому что санитарка и медсестра не знали, что делать. Доктор вошёл вскоре после того, как больной затих и констатировал смерть. Перекладывать тело на каталку было некому, я вызвался помочь, и вместе с доктором и санитаркой подняли простыню с усопшим с кровати. Та треснула и покойный чуть не выпал, но мы успели донести его до каталки. Одна из женщин сетовала на сильные боли в спине – остеохондроз.
Ночью привезли очередного деда, в очках, уложить его пришлось возле умывальника: родственники отказались от кровати мертвеца, а с кровати «стульчака» я забрал матрац, чтобы спать было мягче. Решили, пусть переночует один раз в повышенной влажности, а утром разберутся.
Не разобрались, потому что утром деда в очках перевели в другую палату, где телевизор, холодильник и отдельный туалет с душем. Я в ней лежал когда-то. Впрочем, и здесь мне никто не мешает развернуть монтажу и работать над фильмом.
– Дед, просыпайся, я привезла тебе ципок, опирайся, попробуй встать.
Это внучка будит деда с белой бородой, собирает его вещи.
– Дед, присядь, вот так, опирайся на ципок, попробуй встать. Мы едем в реабилитационный центр там ты снова будешь ходить. Поехали, у меня мало времени.
Дед сидит на кровати, недоумённо водит головой, щурится, переспрашивает, мол, куда мы едем? Пытается встать на ноги, у него не получается и он бессильно падает обратно на кровать.
Входит завотделением, за ним – люди в красной униформе с каталкой, это бригада скорой помощи. Доктор-скорик интересуется: кто тут Трусов. Завотделением указывает на меня: вот он. Он? – переспрашивает скорик. Да, он, – говорит зав.
Вмешивается внучка: Трусов здесь, мы едем с дедушкой в реабилитационный центр. Скорик смотрит в направление, называет адрес, интересуется: там точно есть реабилитационный центр? Да, – отвечает внучка, – давай, дед, поехали.
Деда с белой бородой увозят, а я думаю, что в моих имени и фамилии тоже много «р» и «у», но как можно лысого перепутать с бородатым?
– Это вы что, сами себе укол делаете?
– Ну да, сам себе укол делаю.
– А почему не медсестра, я сейчас позову сестру.
– Не надо, она отказалась его делать.
– Это почему?
– Потому что его нет в назначении.
– Так вы что сами себе укол назначили?
– Нет, его назначили в хирургии, а здесь в терапии этого укола нет.
– Так, может, вообще сами себя лечить будете?
– Запросто: видите, у меня катетер в вене стоит, то есть я сам себе могу ставить капельницы, могу сам себе делать внутримышечные инъекции, таблетки тоже сам могу глотать, сидеть дома и там орать. Лекарства всё равно я покупаю. Получается, что вы как персонал больницы просто не нужны, тем более, что и пациентов не очень любите.
– Нет, любим, просто вас много, я одна на сутки и на 70 человек, устаю и сил душевных на всех не хватает, и зарплата маленькая. Еле держимся тут на сменах. Хотите перелечь под окно, тут удобнее и к к вашему компьютеру ближе. Трусов не вернётся, его в хоспис увезли.
– В хоспис? А говорили в реабилитационный центр.
– Да кто же ему скажет, что его умирать везут? Сама дом на себя переписала, а деда – в хоспис. Это что это вы опять на руку наматываете?
– Да вот, плохо реанимация катетер закрепила, сорвал нечаянно. Пойду сейчас покупать новый.
Сегодня понедельник, я лежу в терапии, а в минувшую среду меня положили в хирургию, где соседом по палате оказался худющий дед, которому недавно и аж под ягодицу ампутировали ногу. Дед постоянно стонал и жаловался на боли в сердце, хотел пить, требовал пустую бутылку, чтобы в неё помочиться, жалобно просил кого-нибудь позвать.
Я звал, приходил доктор и говорил, что болит не сердце, а спина, кардиограмма показывает, что сердце тут не при чём, просто одноногому деду надо чаще переворачиваться с бока на бок, питьё стоит у него на тумбочке – стакан с трубочкой, на деда надели памперс, который просто сменят, и вообще не надо обращать на него внимания, он умирает.
Обращать внимание пришлось по ночам, всё равно я не мог уснуть и монтировал фильм. Дед же бормотал постоянно, что вот-вот придёт пенсия, и сын её получит, и купит ему новую ногу. Я поил его, переворачивал с бока на бок, расправлял простыни и поправлял одеяло и всё время слушал историю о пенсии, сыне и новой ноге.
В пятницу у деда закончились памперсы, и ему подстелили пелёнку, в которую он немедленно с шумом опорожнился. Персонал принялся бегать, воротить носами, возмущаться и мыть деда. Оказалось, что новые памперсы должен был привезти сын, да пропал куда-то, на звонки не отвечает.
Сходил за памперсами и минералкой деду, по дороге думал: надо бы не ссориться с родственниками, завести новых друзей, а со старыми поддерживать тёплые отношения. Ну его нафиг вот так одному валяться, мучаться, а помочь могут лишь засыпающая на ходу санитарка или случайный сосед.
– Как там одноногий дед? – спрашиваю у пришедшего перевязывать меня медбрата.
– Пока живой, – отвечает, – сын так и не появился, а памперсы мы ему вскладчину купили.
Одиннадцать друзей одиннадцатой больницы. Через приёмное отделение иду в аптеку за новым катетером. А, вот, скорая двенадцатого завозит, тяжёлый, значит пойдёт без очереди.
Люди ждут, когда их оформят в одно из отделений больницы. Осень, похолодало, отопительный сезон задерживается, и старички посыпались. В приёмном, как и во всей больнице не хватает сотрудников, поэтому оформление идёт медленно, а тут ещё и скорая новых и новых подвозит.
Во вторник ночью меня не приняла инфекционная больница (а я скорикам говорил, что 40,2 не обязательно из-за вируса может подняться, могут просто и ноги воспалиться) и перенаправила сюда, в 11-ю. Скорики тогда расстроились, мол, снова эта 11-я, нас там терпеть не могут.
Есть такое: приёмные не любят скорых и наоборот.
Скорые не любят приёмных, потому что те находят любые поводы, чтобы не принимать их пациентов. А приёмные не любят скорых, потому сдают всех подряд.
– Кто тут Трусов?
– Трусова сегодня увезли в хоспис.
– Трусов только что поступил.
– Тогда вон лежит, однофамилец, наверное.
Пациента привезли из больницы скорой помощи. Осматривают, выясняют: тошнота, рвота, сильные боли в животе. Тот требует немедленно поставить капельницу («как в прошлый раз»), чтобы перестало болеть.
УЗИ живота делали? – Нет.
Гастроскоп глотал? – Нет.
Что делали? – Рентген лёгких.
Почему всех сваливают к нам в терапию? – возмущается доктор, – ведь это же явная гастроэнтерология.
Через какое-то время нового Трусова увозят. Я перебираюсь на место предыдущего, чтобы не плодились больше.
Сейчас в палате нас двое, сосед уснул, наконец, у него сильные боли в животе.
Тускло горит единственная работающая настенная лампочка: верхнего света в палате нет. Я дописываю этот пост.
В ленте ФБ мелькают то Филатов, то Прыгунов, то этот новый, как его. Идёт ругань из-за какой-то песни 95 квартала. А здесь, как в закрытом заповеднике – своя жизнь, со своими проблемами и страстями.
В 12-м году я более месяца лежал в кардиологии 11-й. За больными ухаживали три дневные медсестры и одна ночная, санитарки без устали драили туалеты и ухаживали за лежачими, кухня подавала борщи, овощные рагу, мясо и салаты.
Через 7 лет, после сокращений и бюджетных переподчинений на всё отделение – одна медсестра и одна санитарка, в будни родной отделенский врач, по ночам и выходным дежурный. Кухня подаёт овсянку, гречку и пшеничку, чай из веников. Санитарки и сёстры с остеохондрозом таскают мертвецов.
Персонал жалуется на низкие зарплаты, пациенты – на маленькие пенсии. Главная тема всех разговоров между больными: как это так, я 40 лет отработал на горячем производстве, а назначили такую пенсию, что даже на лекарства не хватает. Эту формулу я слышу постоянно.
А вы удивляетесь, за что они не любят Украину? Например, за проваленную медицинскую реформу.
На втором фото: я, разумеется, весь в белом, после перевязки.
Руслан Уралов, блогер
