Клятва Гиппократа под звуки Града: как медики выживают в зоне АТО

— Как возникла идея создания госпиталя?

— Абсолютно случайно. После избиения студентов 30 ноября 2013 года Киев уже закипал. Вместе с друзьями подумали, что врачи точно не будут лишними. Создали несколько импровизированных медицинских бригад.

Когда «Беркут» начал активно противодействовать врачам — создали подпольные госпитали. Именно тогда появились первые зачатки мобильной медицины: работа с «огнестрелами» в подвалах, операции.

После Иловайска выяснилось, что у нас — полная катастрофа с тактической медициной. Каждый третий раненый не выжил. 90% из них вообще не видели врача.

И это было, мягко говоря, странно. Ведь на Донбассе не взорвалась атомная бомба, не было авиабомбардировки, не применялось другое оружие массового поражения. Почему же так умирали люди? А причина была в том, что плечо подвоза раненых к врачам было настоящей «дорогой смерти». И в отличие от уважаемых и жертвенных волонтеров, которые доставали лекарства, мы попытались найти и дать системный ответ на этот вызов — как максимально приблизить по-настоящему экипированную и подготовленную медицину к линии непосредственного соприкосновения. Хотя бы на расстояние, куда уже не достают «Грады».

Так, в сентябре 2014-го года возникла идея создания Первого добровольческого мобильного госпиталя, который впоследствии окрестили именем основателя военно-полевой хирургии Николая Пирогова. В октябре была презентация этой идеи, а в декабре началась наша первая миссия на Восток Украины.

— Как устроен мобильный полевой госпиталь?

— Для понимания, что это такое, приведу несколько цифр. Функционирует в 10-ти километрах от места боевых действий, вне зоны обстрела вражеской артиллерии. Время развертывания — 30 минут. Скорость перемещения при передислокации — 50 км/час. Предоставление помощи десяти раненым каждый час, возможность принимать раненых из 80-километрового сектора боев.

Сейчас через наши руки прошло более десяти тысяч пациентов, предоставлено большое количество врачебной помощи: от простого обследования до протезирования сосудов и проведения сложных операций, например краниопластики с использованием титановых пластин.

Через наш госпиталь прошло свыше 200 медиков-волонтеров, есть свой автопарк скорых, в конечном счете – уникальный механизм взаимодействия с Минздравом, Минобороны, Генштабом, АТЦ и местными больницами. Мы действуем в зоне АТО в статусе сводного отряда медицины катастроф.

ПДМГ — своеобразный альтернативный путь, по которому может развиваться Украина эффективнее, чем по тому, который нам рисуют во властных кабинетах и донорских концепциях реформ. Ведь реформы надо писать не в нарядных столичных кабинетах за европейские или американские гранты, а поехать в поле, по бездорожью, в АТО (и даже не в Бахмут, где более-менее спокойно, а в Попасную или в Станицу Луганскую). Посмотреть, что происходит в реальной жизни. А потом потестировать, какие именно инструменты могут сработать в нашем контексте, а дальше остается только все узаконить и внедрить. Все. Но, к сожалению, государство сейчас идет не по этому пути.

— Но все, что вы делаете, вы делаете при содействии государственных органов: Минобороны, Министерства здравоохранения. Или не так?

— Да, они нам помогают в определенной степени. Но машина наша, топливо и водитель – тоже. В зону АТО можно попасть или в явочном порядке, с кем-то договорившись, узнав пароли, или легализовав статус.

Еще в начале деятельности подписали меморандум с Минобороны о координации действий. Они дают нам «зеленый свет» и выражают пожелания, где мы больше нужны. Примерно такая же конструкция и с Минздравом, ведь у нас работают именно гражданские врачи.

Но для того чтобы наши врачи могли попасть в зону АТО, им нужен допуск, в частности и для работы в местной больнице. Ведь когда ты спас человека – это хорошо, а если нет, то тут начинает работать КПК на тему «кто виноват и каким образом это произошло». А это никому не нужно: ни главному врачу местной больницы, ни нашему медику-волонтеру.

— Стало ли вам легче работать после установления «режима тишины» на Донбассе?

Режим тишины, кажется, есть только в Минске. На Донбассе «концерты» каждую ночь. Боевики уже обстреливают территории, на которых располагаются больницы.

Поэтому я сторонник того, чтобы Минские переговоры проводились где-нибудь в Станице Луганской или в Попасной — на территории ее больницы, где, кстати, в прошлом месяце легло пять снарядов. Люди, которые сидят в Минске, должны жить в реальных условиях войны, а не в собственных иллюзиях.

Поэтому работы у врачей меньше не стало. Но того пика, который был в Дебальцево, конечно, уже нет. В Счастье был случай, когда дезертир ранил пятерых своих товарищей и убил двух. Хорошо, что там был наш анестезиолог, приехал хирург. Это было одной из пиковых нагрузок.

С военными мы воевали шесть месяцев за легализацию нашего пребывания непосредственно в воинских частях. В конце сентября вывели оттуда наших врачей. Причина в том, что руководство АТО месяцами не издавало приказ о включении наших медиков в состав «сил и средств» антитеррористической операции.

— Что это значит на практике?

— Это значит, что медсестра или врач, водитель «скорой» находятся на режимном объекте, но формально — безосновательно. Приезжает прокуратура и ставит вполне резонный вопрос, что здесь делают «левые» люди. И командир «получает по шапке», и наши медики могут попасть под следствие.

Но, кажется, это дело после шестимесячной борьбы сдвинулось с мертвой точки, приказ о нашей легализации вроде бы уже подписан. Хотя я его еще не видел. Если это так, то мы победили. Хотя почему мы? Победил здравый смысл.

Пока этого нет, после бесконечных согласований с Полтораком, Муженко, АТЦ, штабом АТО я принял решение вывести наших врачей из военных частей. Сейчас мы работаем только в прифронтовых больницах. На Донбассе, в Волновахе, и в четырех больницах на Луганщине. Три из которых фактически на «нуле» (передовая — ред.): Попаснянская, в Счастье, Станице Луганской и Новоайдаре.

— Насколько устойчив проект госпиталя?

— Сейчас трудно сказать, хотя нам повезло найти уникальный юридический механизм его существования. Все-таки энтузиазма у врачей все меньше и меньше. И не потому, что они устали от работы. Они устали из-за неопределенности государственной политики в отношении этой более чем двухлетней войны, которую власть упорно называет АТО.

Ведь когда они отдают свои последние лекарства, инструменты в зоне боевых действий, а затем читают е-декларации наших «кэш-клептоманов» из числа депутатов и чиновников, то невольно чувствуют себя, извините, полными «лохами». А это неприятное ощущение.

— Логика чиновников понятна. Когда вы боретесь за предоставление статуса УБД своим врачам, то на самом деле требуете для них льготы, которые потом необходимо выплачивать из госбюджета.

— Врачи заслужили эти льготы гораздо больше, чем, например, некоторые прокуроры, которые провели одно выездное заседание в Славянске в ста километрах от зоны боевых действий, но сразу же стали «участниками».

Наши люди не получают статус УБД с июня 2015 года, когда гражданским лицам это было запрещено. Все, что мы можем сделать сегодня для наших медиков, – посодействовать в получении статуса «участника войны».

Но  дело даже не в статусе УБД для врачей ПДМГ, а во всей «шлагбаумной» системе существования Украины. Ведь на чем зарабатывает чиновник? На шлагбауме. Потому что он не строит дороги – их строят предприниматели, учителя, врачи, а чиновник устанавливает шлагбаумы на дорогах и тропах, которые построили или протоптали другие. Когда нужно, поднимет, не нужно — опустит. А потом кэш в тумбочку не помещается.

А второе – это еще советский комплекс обычного бюрократа, который боится принимать решения.

Все хотели, извините, прикрыть свой зад. И в этом их низость. Ведь кто-то умирает в окопах, а кто-то — от страха подпись поставить.

Кстати, вы — первое СМИ, с кем мы говорим после устной новости, что мы «дожали» штаб АТО, а работу наших медиков в воинских частях хоть и задним числом, но легализовали. Хочется увидеть оригиналы документов. Если это действительно так, то я осмелюсь утверждать, что мы таким образом пытаемся воспитать государство думать и об обычных людях, а не только о заде бюрократа.

— Стало ли Вам легче работать с новым руководителем Минздрава, американкой-волонтером Ульяной Супрун?

— С ней легче работать, потому что говорим на одном языке. Она очень смелая. Когда ей говорят, что «это невозможно», она всегда отвечает «а вы найдите, как это сделать возможным». Единственная сложность для госпожи Ульяны — она не человек этой системы. Ее стиль управления отличается от того закрытого, кулуарного, коррумпированного стиля, которым руководствовался Минздрав последние десятилетия.

А относительно сотрудничества с ней, приведу лишь один пример. Мы долгое время «воевали» сначала с Квиташвили, потом с Шафранским, чтобы подписать прошение президенту для предоставления украинского гражданства нашему парамедику, россиянке из Челябинска Ольге Симоновой. С Ульяной я решил этот вопрос в течение пяти рабочих дней.

Супрун – это тот самый случай, о котором говорил Вацлав Гавел: «Лучше набрать новых людей и обучить их работать в течение нескольких месяцев, чем годами терпеть саботаж старой системы».

— А много иностранцев-врачей в ПДНГ?

— Незаурядных людей хватает. У нас полгода работал психиатр из Беларуси Дмитрий Щегельский, который в свое время поставил заочный диагноз Александру Лукашенко – «мозаичная шизофрения». После этого успел сбежать в Нью-Йорк, получил разрешение на проживание, живет и работает там последние лет десять. Он оставил в США свою практику и работал под Бахмутом. Через его руки прошли сотни бойцов. Кстати, одна из самых эффективных наших служб – именно служба психиатрической помощи.

У нас научный директор – профессор Чайковский. Рафинированный интеллигент, такой себе классический профессор Преображенский из «Собачьего сердца». Он защитил докторскую в Германии, профессора получил в Канаде. Летает по всему миру на научно-практические конференции, публикуется в ведущих мировых научных журналах. Но между Парижем и Пекином успевает заехать на пару недель в Станицу Луганскую – провести кардиоскрининг бойцов.

Или же наш хирург Влад Горобец, который только что вернулся из своего АТОшного отпуска (как участник боевых действий) из Новоайдара, где лечил местных жителей. Он вместе с коллегами разработал и активно внедряет метод электросварки сосудов.

Эти и другие люди показали, что война выносит на поверхность не только дерьмо, но и действительно хороших, порядочных людей, с которыми хочется жить и не только верить в будущее, но и строить его.

— А со штатными военными медиками есть проблемы?

— Нет. Они нам помогают, мы — им. Проблемы скорее с военными бюрократами из штабов. Неоднократно общался на тему ПДМГ и с Полтораком и с Муженко, с их заместителями. Но руководство страны живет в каком-то зазеркалье. Война длится третий год, больше десяти тысяч убитых и раненых, самолеты сбивают, тяжелая артиллерия работает, а у нас это называется АТО. И поэтому общевойсковые генералы, прибывая на Донбасс, отправляются в АТЦ, которым руководит СБУ, которая, в свою очередь, никогда не руководила ни самолетами, ни артиллерией, ни танками. А как вы лодку назовете, то так он и будет плыть. И поэтому эта ложь тянет за собой вереницу других неправд, неурядиц, которые затрагивает все украинское общество. Потому что руководитель штаба АТО не подчинен напрямую ни Министру обороны, ни начальнику Генштаба, и когда ты о чем-то договорился с двумя генералами армии, они тебе потом говорят, что не могут приказать штабу АТО что-то делать и чего-то не делать, потому что это же не общевойсковая операция.

У нас, кстати, в одной из бригад есть врач, которая до сих пор работает нелегально: вытащить ее отсюда невозможно, а на контракт не берут, потому что ей за 50. И при том что недостаток первичного, «окопного» звена врачей в войсках – где-то процентов 50, не меньше.

— Сталкивались с контрабандой лекарств в зоне АТО?

— Сейчас у нас немного лекарств. В 2014-2015-м годах имели фуру, которая выполняла роль передвижного состава. На руках были все разрешительные документы. Сегодня — это просто небольшой склад, который наполняется волонтерами или диаспорой. Проблемы часто возникают не из-за недостатка лекарств, а потому, что кому-то лень оформлять заявку, обосновывать потребность, потом списывать, и поэтому проще написать «письмо-прошение» знакомым волонтерам.

Того потока помощи, который шел с Запада еще год-два назад, уже нет.

А насчет контрабанды лекарств, то мы, конечно, об этом слышали. Когда руководителем группы охраны ПДМГ был Давид Маркович Гоцман из батальона «Днепр-1». А сейчас я о нем читаю, что он не самый главный контрабандист в АТО.

Конечно, кому война, а кому и мать родная. Поэтому границы надо закрывать полностью. Ведь вполне понятно, что ни военным путем, ни «минским» эти территории в ближайшее время не вернешь. А на такой неопределенности зарабатывают все. И прежде всего — контрабандисты.

Контрабанда в АТО и тумбочки с деньгами киевских чиновников – это те демотиваторы, которые работают намного эффективнее, чем путинская пропаганда.

Константин Николаев