Нетайная вечеря: зачем папа Франциск омывает ноги беженцам

То, о чем мечтают гуманисты Возрождения, свершилось: христианство возвращается к истокам. Папы, утратив возможность бороться с королями, живут заботой о пастве, ведут речь о мире. «Мы разные, у нас есть культурные и религиозные отличия, — поучает Франциск, — но мы все братья и хотим жить в мире». За эту речь былые критики христианства левые хвалят папу. «Понтифик, — пишет The Guardian, — использует хороший повод (страстную неделю. — М. П.), чтобы осудить равнодушие к страданию, паралич совести». Да, в лагере гуманистов наконец мир: верующие и атеисты — все любят человека на один манер. А польза-то человеку от их любви есть?

Где-нибудь в Сирии живут разные люди — врачи, инженеры, карманники. То, что они бегут в Европу, еще не объединяет их, даже не превращает в маргиналов. Переезд в век мобильности — это норма: люди мигрируют в поисках хорошего университета, интересной работы, мягкого климата. Каждый делает ставку на свой «человеческий капитал». Сирийцы не исключение. В сотнях интервью беглецы рассказывают, где учились, работали, чем хотят заниматься. А дальше — тишина. В Европе они теряют себя в массе. И папа, разув разных людей, и левый, пустив над этим слезу, равно маркируют их всех общим именем — беженцы.

Маркируют, чтобы помочь. Отчасти это верно: сирийцу, бежавшему в Европу, тяжелее, чем французу, уехавшему в Бельгию. Просто временный признак — беженец — рискует стать постоянным. Неважно кто: защитник или гонитель — все видят в беженцах социальную группу, членов которой объединяют общие черты. С другой стороны, сами защитники (гонители) образуют особую группу — гуманист (брюзга) по профессии.

У христиан есть на этот счет богатая традиция. К примеру, в средние века на основе признака «проказа» формируется особая группа — прокаженные. Это группа отверженных, один вид их вызывает ужас. Однако вопрос, как побороть проказу, никто не задает. Прокаженные нужны, в них живое напоминание о грехе и средство спасения души: тот, кто унизит себя — поцелует прокаженного, попадет в рай. Что интересно: с тех пор как спасение души (добродетель) включает помощь ближнему, обездоленные просто необходимы.

Парадокс умело обыгрывает Вольтер XX века — Сартр. В одной из пьес он изображает барона, на спор решившего делать добро. Беда в том, что барону никто не верит, тогда остается одно: поцеловать прокаженного, бредущего по деревне. «Все они на один лад, — заключает, отплевываясь после поцелуя прокаженный. — Можно подумать, что Господь наградил меня проказой нарочно, чтобы предоставить им возможность попасть на небеса». Сартр левый, но не коммунист и в его пьесе начала 1950-х есть подтекст: барону нужен прокаженный, коммунисту — пролетарий, защитникам угнетенных — угнетенные.

Христос омывает ноги апостолам, барон целует прокаженного, папа Франциск омывает ноги беженцам – все это истории, в которых благо навязано. Уже Христос исключает отказ от блага, осадив бунт Петра. «Не умоешь ног моих вовек». — «Если не умою тебя, не имеешь части со мной». Петр должен принять благо под угрозой отлучения от общины, а вместе с благом — свое подчиненное положение (счастье Петра, что бунтует он от избытка почтительности). Христос как будто унижает себя перед Петром, но на деле в их иерархии ничего не меняется, более того, подчинение Петра становится необратимым — ведь Петр не вправе ответить на дар даром.

«Не ответить на дар, — пишет антрополог Мосс, — значит потерять лицо». В этом секрет потлача у индейцев, иррациональной (с точки зрения европейца) дуэли подарками. Тот, у кого первого истощится имущество, признает себя слугой. Хитрость наших историй в том, что ответный дар исключен априори. Представьте, прокаженный хочет поцеловать барона. «Система господствует через дар без отдаривания, — развивает идеи Мосса Бодрийяр. — Дети, негры, женщины не подвергаются больше эксплуатации, но они отлучены от обмена дарами, мечены». Это положение делает их неблагодарными. Женщине присуща алчность и непостоянство, сетуют все моралисты начиная с античности. Негры не учатся и не работают, плюют на программы социализации, изумляются современные публицисты. А им не за что благодарить: дар им делают потому, что не уважают.

У араба, которому моет ноги Франциск, явно кислая физиономия. Спроси его о причине, услышишь что-то в духе Чернышевского, русского революционного демократа XIX века. Тот вкладывает в уста одной из своих героинь, женщины эмансипе, следующие слова: «Не надобно мужчинам целовать рук у женщин. Это очень обидно для женщин, так как значит, что их не считают такими же людьми, думают, что мужчина не может унизить своего достоинства перед женщиной. Сколько он ни унижайся перед нею, он все не ровный ей, а гораздо выше». Так же Франциск в сутане с золотым шитьем: сколько ни целует ног беженцев, все не ровня им, а выше. А беженцу нетрудно понять, что самое его тело стало объектом манипуляций в чьем-то показном человеколюбии. Утешить может одно: долю целуемых беженцы делят с местными, а именно с больными и заключенными, героями а-ля тайная вечеря прошлых лет.

Прежние группы исключенных из обмена постепенно распадаются: те же женщины, участвуя в производстве, вносят встречный вклад. Важно не заменять распадающиеся группы новыми. Пусть беженцы отвечают за себя, скорее включаются в социум и перестают быть беженцами. Иначе борьба за права беженцев растянется надолго, гуманисты по профессии будут защищать несчастных, а те — беженцы по профессии — платить им черной неблагодарностью. Одно стоит другого.