— После года существования полиции как изменилась ситуация в правоохранительных органах?
-Система находится в плачевном состоянии. В Грузии действительно хорошая патрульная служба и она работает прекрасно. Там нет взяток. Там вообще исключена возможность как дать взятку, так и взять ее. Я провел эксперимент, нарушив осевую где-то в селе, и это нарушение зафиксировали камеры. На следующем посту меня остановили, из машины выйти не разрешили, четко предъявили претензии. Штраф составил где-то $50. Если попадешь во второй раз — тогда $100.
У меня нет претензий к грузинским друзьям. В Украине они сделали техническую форму: всех убрать и набрать новых. Но это не реформа, а только ее часть. Однако все так увлеклись этой маленькой формой, что посчитали: реформа началась.
Она была публичной и не решила проблему с профилактикой преступлений и, в конечном итоге, с их раскрытием и борьбой с преступностью. Эта публичная реформа абсолютно не влияет, разве что какой-то маленький процент, на состояние преступности в обществе.
Внешний лоск
— Полиция была обучена слишком быстро?
— Верно. Но я не могу сказать, что плохо обучена. Просто времени не хватило. Скорее всего, полицейских обучали общим формам, а не конкретике. Например, плану перехвата. Что произошло? Грузины сделали внешний эффект, они спасли имидж милиции. Подняли его на высокий уровень и в этом отношении мы должны быть благодарны. Эту часть функций они выполнили.
Но потом необученность конкретике проявилась. В погоне за BMW, например. Это была погоня даже не за преступниками, а только за предполагаемыми преступниками. Тогда и произошла эта первая проверка. Ее результат оказался неудовлетворительным.
Это и разговор в эфире, само преследование, затем момент захвата и задержание были очень сумбурными, неправильными, опасными для себя и окружающих. Но самое страшное — это стрельба. И тут сложно сказать, была ли это стрельба на поражение или на предупреждение. Это дало страшный антиимидж и повод для того, чтобы подвергать полицию критике.
— Но до появления полиции общество действительно не доверяло милиции.
-Так называемая чистка или люстрация, которая началась с конца 2014 года… Профессионалы, которые были средним звеном, оперативно-следственные группы оказались в подвешенном состоянии.
Во-первых, общество ненавидело поганых ментов. Но это чувство перенесли на всю систему правоохранительных органов. Неважно кто и какие функции выполнял. Если ты милиционер — значит ты виноват. Начиная с Майдана, никто свои функции не выполнял в большей степени из-за боязни.
Во-вторых, не было руководства, которое повело бы за собой. Получилось, что остались без него, а, кроме того, милиционеры оказались изгоями.
Под видом реформы началось сокращение. Многих уволили и стали набирать новых. И тут начались ошибки за ошибками. Не все аттестационные комиссии были профессионально подготовленными. Например, на собеседованиях они задавали такой вопрос: «А где вы были во время Майдана?» Разве это непрофессионально?
Бум «гастролеров»
— Сокращение профессиональных оперативников отразилось на уровне преступности?
— Преступный мир прекрасно владеет информацией. У них это называется «держать дорогу». Они поняли, что хорошие профессионалы вымыты. В итоге со всей территории бывшего Советского Союза к нам потянулись «гастролеры».
Еще и наши не дремлют. Вот, например, я уже около трех лет наблюдаю, как растет количество групп карманных воров, работающих только в центре Киева. Каждый день только в метро, не говоря уже о толкучках, насчитывал несколько десятков карманников. Основные жертвы — приезжие с периферии, которые абсолютно не ориентируются. В метро на вокзале работало несколько групп, много кавказцев. И это был профессионализм высочайшего уровня. Даже наши специалисты, которых готовили десятки лет, таких берут с большим трудом. Тот, кто самостоятельно пытается задержать карманного вора, никогда этого не сделает. Гиблое дело. Все превратится в конфликт и драку, где ты еще будешь виноватым.
— Наверное не все потерпевшее заявляют в полицию?
-Да, есть латентная преступность. Это часть незарегистрированных и неизвестных преступлений, которая была всегда.
Она была и в период Майдана. Приезжает семья, допустим, из Западной Украины, на выходные в Киеве. Все хорошо одеты, они садятся в метро на вокзале. В это время их обворовывают. Вы думаете, кто-то из них скажет, что у меня кто-то из майдановцев украл деньги? Не говорили об этом в 2013-2014 году.
Те оперативные работники, которые остались, тащат на себе нагрузку уже даже не в десятки, а в сотни раз большую, чем раньше. У некоторых подразделений, где есть один следователь, может находиться до 200 уголовных дел.
То же самое и в оперативной среде. А это уже не следователь, это тот, кто должен по заявлению о совершенном преступлении побегать, посидеть в засадах, опросить десятки людей, в том числе осуществить поквартирный обход. Если это квартирная кража, то надо выстроить засаду, провести много встреч с агентурой.
Преступники это почувствовали и распоясались. Тут еще понаехало много «гастролеров». Вот в Грузии есть закон о ворах в законе. Большинство авторитетов насильно вывезли за пределы страны. Куда они поехали? К нам. У нас же демократия, а она не предполагает жесткого отношения.
Сегодня мы устаем от преступного мира в соотношении 1 к 100. Как простейшая преступная группа даже из людей, не состоящих у нас на учете, превращается в преступную среду? В группе появляется молодой аналитик, связанный с преступным миром. Ее участники закупают за хорошие деньги камеры, новейшие технические разработки и работают возле всех торговых центров и представительств, где стоят очереди, возле всех элитных детских заведений. Особенно ранним утром, когда родители завозят в школы своих детишек на дорогих машинах и оставляют в авто очень дорогие вещи. Пока они повели детей — грабители их «шлепают». Потом на эти деньги приобретается новая очень дорогостоящая аппаратура. Правоохранители не могут такую приобрести, потому что нет денег.
Не умеют искать
— Есть еще огромное количество автоугонов…
-Это уже работает отдельная прослойка специалистов. Высокая профессиональная среда работает с новейшей технологией, которая вскрывает любую машину. Сначала они занимаются проверкой, то есть подбором кода. Машину и ее хозяина сопровождают со своей разведкой, ведут дневник, знают досконально графики передвижений хозяина, членов его семьи, кто с кем дружит. Все, считай, что машина уже их.
После угона, при помощи нашей неистребимой бюрократии, они быстро и технически переделывают всю документацию. Такие кражи часто всего совершаются «под заказ». Клиенты, как правило, богатые люди. Например, жена разбила машину. Вот она подбирает себе такую же, дает заказ, оплачивает его и задача воров только походить и найти. У них есть специальные отстойники и люди, которые с документацией на «ты».
— Полиции действительно трудно находить таких воров?
— Она не обучена. Мы десятки лет учили, как проверять угнанную машину. В процессе обучения мы создавали целую инфраструктуру. Я был руководителем подразделения Киевского уголовного розыска по угонам автотранспорта. У меня были представители в уголовном розыске, целая группа сотрудников ГАИ, которая не стояла на дорогах, а занималась розыском угнанных машин. Это очень долгая и кропотливая работа. А сегодня произошел разрыв.
Кроме автоугонов, есть еще теневые структуры, которые наживаются на торговле военным имуществом, в том числе и оружием. Я сейчас не о преступниках, у них оружие как было, так и есть. Я говорю о социальной среде, представители которой не состояли на учете. Теперь вдруг они получают доступ к оружию.
Спасибо, конечно, грузинам за то, что они сделали. Но это была только техническая часть. Это то же самое, как если бы кто-то из украинцев приехал в какую-то другую страну, чтобы сделать самое хорошее, что было в Украине. Вот мы бы технически и сделали: всех уволить и набрать новых.
Но костяк профессионалов нужно вернуть обратно и не обвинять всех подряд. Если кто-то в чем-то и виновен, то эти обвинения надо предъявлять адресно, кому-то конкретно, а не всему «ментовскому» корпусу.
