Мир деконструкции
В 1970-х парижская богема пускает в ход словцо «деконструкция»: мир теперь состоит из фрагментов, или «малых рассказов». Мир, в общем-то, всегда был дан как рассказ: существует то, что проговорено. Вспомним тезис: историю пишут победители – как напишут, так и было. Но раньше это – порок, история хочет быть истиной. Теперь – нет. Вместо одной истины якобы существует множество равноценных альтернатив – наука, сказка, миф, всего не перечислить.
Эта как будто заумная деконструкция существует в простых формах, в хаосе телепрограмм. На ТВ грязное белье домохозяйки так же ценно (или не ценно), как новости с фронта. Наши чувства приобретают фрагментарность: не успеем почувствовать чужую боль, как нам предлагают Tide. Переключение с пятого на десятое лишает саму мысль системности, думать нет времени, нужно успевать за картинкой, бегущей строкой.
Тем не менее деконструкция вовсе не ругательство: по мнению той же богемы, у нее есть большой плюс – деконструкция якобы исключает тотальную идеологию. Недаром Гитлер у Вермеша поначалу приходит в ужас от ТВ, от парада разных свеклорезок. Но лишь вначале.
Тоталитаризм требует псевдосистемного мышления: набор цитат из «классиков» в книжке для партучебы связан как ролики в рекламной паузе, т. е. никак. Это не ошибка, а суть: Троцкие и Ремы устаревают быстрее, чем какой-нибудь iPhone, и их лозунги, как рекламу, долго помнить вредно.
Гитлер Вермеша находит место в хаосе ТВ, именно в хаосе он может вести якобы комическую передачу, играть сам себя.
Мир игры
Каждый «малый рассказ» задает свои критерии оценки: к примеру, нельзя судить миф по законам науки. Отсюда плюрализм без границ: мультикультурализм в обществе, анархизм в познании, прежде всего в социальном. В методологии науки даже есть понятие «эпистемологический анархизм»: ни одна теория не лучше другой.
Это как будто исключает диктат одной игры, играть можно во все. Та же богема видит тут плюс, прокрустово ложе догмы в прошлом. В «левом» прочтении должны уйти расизм, сексизм – все «плохое». Но критериев «плохого» уже нет. В сущности, гуманность тоже догма: почему стишок «Дети в подвале играли в гестапо…» – черный юмор? Шутка в том, что игра допускает нацизм.
В игре снижено чувство опасности. В 1920-х еще нужно было идти в пивную (пивная – клуб нацистов. – Ред.), кричать лозунги, размахивать флагами. Теперь достаточно ставить «лайки», писать на форумах. Путь из игры в обычную жизнь занимает лишь шаг, поэтому бояться нечего.
Наконец, плюрализм игр сводит на нет взаимность в понимании: каждый слышит свое. Вермеш вводит формулу: этого не может быть, потому что не должно. По этой формуле антифашисты дают премию Гитлеру с YouTube (персонаж Вермеша. – Ред.): он не может быть наци, его речи разоблачают их.
Игру в жизнь
Игра шаг за шагом поглощает реальность, и не понять теперь – «понарошку» или «взаправду». Переход угадывается лишь в пьянящей общности. У Вермеша есть сценка. Коллектив ТВ празднует премию, Гитлер с YouTube говорит речь, в конце бросает «зиг…», люди подхватывают «…хайль». Все готовы жить в Рейхе?
Нет, дело в другом. «Зиг хайль» – фрагмент того же ТВ, а на ТВ нет «хорошо», «плохо», а есть узнаваемое. В России, к примеру, с 1990-х идут передачи о Сталине, теперь Сталин – самый узнаваемый. Плюс: «Зиг хайль» будит чувство общности, в кинохронике все кричат вместе, чувствуют локоть товарища. Это чувство востребовано в мире одиночества, где люди живут в клетках офисов и квартир.
Человек игры тоже важен. Деконструкция лишает его почвы и будит тоску о смыслах. «Не впаривать что-то там, а делать что-то хорошее», – говорит журналист «фюреру». Парадокс: в нацизм играют добрые малые – те, кто хочет жить с людьми.
Наконец, наступает момент, как в фильмах ужасов, когда из игры уже не выйти. Игра превращается в реальность. Вместе с ней воскресает серьезность. «Фюрер не отпускает шуточек, правда?» – вопрос к Гитлеру с YouTube в конце книги. Вермеш момент конца игры намечает и ставит многоточие.
Выводы
Книгу за Вермеша дописывает жизнь. Русские начинают играть давно, еще в 1999-м «зеленые человечки» берут аэропорт Приштины (столица Косово. – Ред.). Тогда все сходит на нет, но пару дней царит эйфория: всех сделали! Теперь из игры не выйти, игра затягивает – Крым, Сирия. Нельзя понять, что потом: будет, к примеру, 1937-й или нет?
Гитлер с YouTube лишает Россию уникальности, в его свете Россия вписана в западный мир – в мир фрагментарного мышления, игры. Значит, проблема серьезнее: современность включает тоталитаризм как возможность. Где лекарство? Пока лекарство одно – сам тоталитаризм, только он готов дать бой во имя идеи.
