Корни европейского антиамериканизма

У нас не терпят различий: кто критикует Америку – агент Кремля. Украинцы от Европы ждут преданности США. Но европейцы, в отличие от нас, уже часть западного мира, и им важнее различия. Британец искренне может не спешить в компанию тех, кто «убивает людей в собственных домах». Лейбористы так видят удары по Сирии. Сразу оговорюсь, левые против всех бомб, в т. ч. русских. Но речь не о России, а совсем о другом – политике Запада на арабском Востоке.

У нас есть словцо «антиамериканизм», которое равно пускают в ход против левых и правых в Европе. Думаешь, что бомбежки не выход – антиамериканист. Думаешь, что зря теряешь время, участвуя в военных кампаниях США вместо того, чтобы крепить свою империю, — то же самое. Забавно, что поборники демократии нередко считают критику Америки антиамериканизмом, т. е. чем-то предосудительным. Но само словцо «антиамериканизм» отсылает к другому «анти-» — «антисоветчине».

Европейцы и американцы живут в одном мире и критикуют друг друга на пользу общему делу. Это дело, безусловно, демократия, но понятая по разные стороны океана по-разному.

Демократия охотника

В XVIII-XIX веках Европа вглядывается в Америку, чтобы увидеть условность своих институтов. Философы от Монтеня до Вольтера с умилением повествуют об индейцах, равно безразличных к чинам и богам. А экономисты анализируют «первичную клеточку» капитализма, его зародыш – то, какой бывает экономика, когда ресурсы еще есть в общем доступе. Маркс пишет об ошибке английских фабрикантов, тащивших за океан машины с рабочими. На том берегу рабочие обретают свободу и спешат в драку за свой участок земли.

В Америке мир рождается вновь. В ней нет готовых институтов, но есть то, что по душе пуританину – возможность библейского труда «в поте лица», в борьбе с природой. Тут нужна первозданная сила, уже излишняя в обжитой Европе. Колонист словно делает шаг назад, к «естественному» индейцу. Это не регресс, а возврат достоинства, утраченного в старой Англии. Купер, создатель образов Кожаного чулка и Чингачгука, любуется осанкой белого охотника, прямой, как у индейца, не знавшего господ.

В чреде образов доиндустриальной Америки выберу один, в котором есть блеск и нищета, триумф и трагедия охотника. Это – капитан Ахав, герой «Моби Дика» Мелвилла. Ахав – капитан китобойного судна, он гонится за китом по прозвищу Моби Дик. Кит силен, умен и хитер, на его совести гибель многих кораблей. Для Ахава Моби Дик воплощение вселенского зла, сатаны. На чьей стороне правда? Вопрос не к месту, каждый из героев одержим схваткой: кит играет с Ахавом, Ахав идет за китом. Хотя их встреча будет смертельна. Ахав – охотник, в сердце которого свобода неотделима от схватки. Его свобода суровая, с гарпуном в руке. Свобода, которая ищет врага, т. е. вселенское зло, чтобы сразиться.

Ахав – первое отличие демократии по-американски.

В Европе зло должно быть наказано в суде. В Америке каждый сам вершит суд, здесь и сейчас. Эхо этого различия слышно до сих пор. Европеец не увязывает демократию с правом на оружие. Одомашненному человеку кольт скорее навредит. Допустим, меня бандит из моего кольта точно пристрелит. А в Америке человек не свободен, пока нет ружья. Правнук охотника считает: будь у всех парижан по пистолету, джихадисты в этом ноябре никого не убили бы — сотни пуль упредили бы теракт. Хотя в самой Америке теракты упреждает полиция. Так в этом мае было в Техасе, когда полиция открыла огонь по тем, кто напал на выставку карикатур на Мухаммеда.

То же верно в большой войне. Ахав не может встать на место Моби Дика, а рефлексирующий европеец может. «Простите, — скажет философ из The Guardian, — разве Моби Дик убил Ахава на суше? А Ахава в море никто не звал. Нет у Ахава права убивать китов в их домах». Поэтому в Европе еще спорят о праве, когда США уже бомбят.

Демократия отцов-пилигримов

В чаще леса охотника посещает мечта о ферме, а может, мастерской. Так, пуританский дух борьбы переходит на мирные рельсы. Бьет час мирской аскезы, войны с собой за бережливость и трудолюбие.

Начну с цитаты из Франклина. «Помни, что время — деньги. Тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать десять шиллингов и тем не менее полдня гуляет или лентяйничает, должен считать, что выбросил пять шиллингов. Помни, что деньги по природе своей плодоносны. Тот, кто изводит одну монету в пять шиллингов, убивает (!) все, что она могла бы произвести: целые колонны фунтов». Человек тут уже не свободен, конец вольнице. Завел мастерскую — впрягись в работу как вол и тащи, тащи до самой могилы.

Этика Франклина жестокосердна. Гулял – считай, выбросил деньги. Купил изысканную вещь или деликатес – считай, убил. Бедняк – это преступник, вернее, вор (если лентяй) или убийца (если гурман, эстет). Бедняк всегда сам виноват, он беден от лени, от порока. Поэтому «борьба с бедностью» не входит в программу революции. XVIII век — время двух революций, войны за независимость в США и диктатуры якобинцев во Франции. Но лишь Робеспьер бьется над «максимумом» цен и общественными мастерскими.

Равенство в экономике не входит в демократию по-американски.

Эхо отцов-пилигримов слышно сегодня. Сенатор Сандерс слывет революционером, а хочет всего лишь довести долю госрасходов в ВВП до 26%. Для сравнения: во Франции эта доля – 57%.

Различие не порок

Словцо «антиамериканизм» удачно дополняет лозунг «Смерть Америке», поскольку подразумевает деление мира на две части, «за» и «против» Штатов, «за» и «против» демократии. По данным Pew Research Center, 45% немцев в 2015-м оценивают влияние Америки на мир как негативное. Но вряд ли все эти 45% враги свободы, рвущиеся на Восток. Критика еще не есть антагонизм. Но в истории различие становится антагонизмом, когда исчезает выбор.

США приходят в Европу после двух мировых войн. В 1918-м Вудро Вильсон, президент США, диктует союзникам свои «14 пунктов». А в 1945-м США и СССР делят Европу, как обанкротившийся завод. У Европы нет выбора. Больше по понятным причинам говорят о беде Восточной Европы. Но Западная Европа тоже чувствует себя униженной. Чувство злости, протеста, которое охватывает интеллектуалов Франции, хорошо передает писатель и феминистка Симона де Бовуар в романе «Мандарины» (Мандарин — прозвище интеллектуала во Франции. — М. П.). Люди, мечтавшие изменить мир, вдруг обнаруживают себя жителями глухого захолустья. Да, Париж уже не столица мира, ведь все решения принимают в других местах – в Вашингтоне и в Москве.

Мандаринам невыносимо скучно с отцами-пилигримами. В стране Рабле не считают грехом хорошо поесть и побездельничать. К тому же безделье у мандарина кажущееся: писателю нужно гулять, а стучать молоточком с пяти утра до восьми вечера, как советует Франклин, напротив, вредно. Добавим к этому две парижские традиции – эгалитаризм и романтику протеста. Итог очевиден: мандарины объявляют войну мещанам из США. Наступают с двух флангов: поют гимн революционному насилию и разоблачают т. н. американскую демократию.

Чтобы не быть голословной, приведу пример. Жан-Поль Сартр, друг де Бовуар, прототип одного из мандаринов, пишет пьесу «Почтительная потаскушка» на любимый в советской публицистике сюжет: «А у вас, в Америке, негров линчуют». В ней потаскушка, (читай: Америка) дает лживые показания против черного, бедного, невинного и выгораживает белого, богатого, виновного.

С «Почтительной потаскушки» начинает свой первый выпуск советский журнал «Иностранная литература» в 1955-м. Правда, почему-то в СССР не замечают другую пьесу Сартра – о крестьянской войне в XVII веке, мастерски обыгравшую ленинскую теорию насилия. Может, оттого что филистеры не только в Вашингтоне.

Тенденции

Об антиамериканизме как выборе в пользу антипода США даже в 1950-е говорить можно с натяжкой. Мандарины любят СССР издалека, а некоторые прямо пишут: любая революция чревата победой мещан, ценность имеет только сам бунт (а не его результат). Теперь альтернативу в образе России или Китая никто не рассматривает даже теоретически. То есть спор о модели демократии идет внутри западного общества.

Сомнений добавляет то, что критики Америки в Европе близки к критикам Америки в самой Америке, а в США после «охоты на ведьм» сенатора Маккарти своих в антиамериканизме обвинять не принято. Конечно, горячие головы у республиканцев винят Обаму в нелюбви к США. Но это, скорее, нечто маргинальное, подыгрывание простым парням из охотничьих штатов. В интеллектуальной среде критика Америки в тренде, а обвинения в измене нет.

Демократия по-американски дрейфует в сторону Европы. Что вполне понятно: жизнь американца давно другая, непохожая на времена XVIII-XIX веков. Удивляет больше инерция, до сих пор есть анклавы консерваторов – от евангелистов до охотников. Часто это почти одно и то же. Так, Теда Круза поддерживают и те и другие.

Америка XX века учится жить по Эпикуру: меньше сберегать, больше потреблять, не откладывать радость жизни на завтра. Уже в 1960-е опять-таки европейцы бичуют Штаты как общество потребления, лишенное идеалов. Но потребление лишь один аспект перемен, другой – появление рефлексии, умения смотреть на себя со стороны. В самом американском обществе все больше людей не верят, что у США есть право бомбить кого-либо в его собственном доме.

Тот, кто читал советскую публицистику, без труда узнает знакомые мотивы в The Washington Post, The New York Times, даже в Foreign Policy. Только честности в такой публицистике больше. Когда Foreign Policy протестует против того, что в ирано-иракской войне США помогают Саддаму по принципу «наш сукин сын», это еще не значит, что втихаря проталкивают помощь какому-нибудь Асаду. Нет, утверждают другой императив: помогать сукиному сыну, все равно, нашему или чужому, — преступление.

Америка учится себя критиковать. Хотя у нас жалеют, что на Моби Дика больше не находится Ахава.